Сержанты и ангелы

| 5-05-2016, 14:18 |

   Это горькая, а может, светлая повесть о моих родителях, сержантах войны. Она не полная. 18-летней девушкой, не добровольно, а по призыву из России пошла на фронт моя мать, Галина Волкова. Таким же молодым пошел на войну отец, Григорий Чопенко. И судьба свела их.
   На первый взгляд, ничего героического в службе Галины не было...
   До части добирались полуторкой, которая везла на полевой аэродром доски. Ехали долго, молчали, жуя гречневую кашу-концентрат – суточный НЗ. Молчали, потому что увидели здесь такое, чего никогда не видели.  
   Фронт ушел вперед, на Белоруссию, а за ним – аэродромная команда авиационного полка, в который позже вольется знаменитая французская эскадрилья «Нормандия-Неман». Передвижная кухня теперь ее дом, ее солдатское пристанище.
   Штат: она (сержант), ездовой с лошадьми, старый повар Петр Федорович Шапиро, вольнонаемные помощницы Даша и Катя, молодой кухонный работник узбек Оман, немного туповатый парень, почему и не сунули на передовую. Это ее команда, ее семья.
   Готовили на 200–300 человек: завтрак, обед и ужин. Традиционно – каши, борщи, хотя она иногда и баловала бойцов. То котлет настряпает, то ночью блинов целую гору напечет. В тесноте, чаду, под зорями в разбитом сарайчике.
   Вспоминается, как в незаконченном романе М. Шолохова «Они сражались за Родину» бронебойщик Лопахин похваливал повара Лисиченко: «Ты понимаешь, кто ты есть? Ты – бог войны! Не артиллерия бог войны, это про нее зря так говорят, а ты самый настоящий бог, потому что главное и в наступлении, и в обороне – это харч... Клянусь тебе, что твоя должность такая же почетная, как и моя...»
   Кашевары и на передовой редко хватались за винтовку, разве что в дни, когда напрочь выбивало пехоту роты, и тогда комбаты кидали в бой свои последние резервы – писарей, санитаров, ездовых, поваров, адъютантов, разведчиков, связных.
   Ей в том резерве быть не случилось. Может, это ее фронтовое счастье?
   Расспрашивали ее, что и как было. Что запомнилось?
   Спала три года на досках около плиты – по три-четыре часа в сутки. Обуви даже никогда не снимала. Подушкой служил противогаз. Если холодно, то хлястик шинели распустит, и шинель становится вдвое роднее. Винтовка, как правило, в ногах, хотя за всю войну из нее ни разу не выстрелила.
   …А ничего героического в ее службе не было. Мылись котлы, чистилась картошка, что-то варилось, кто-то вечно задирал Омана, журил девчат старый Шапиро – и все это день за днем, месяц за месяцем напряженно и тревожно катилось куда-то вперед.
   Войска 3-го Белорусского выходили на границу Восточной Пруссии. Сопротивление немцев было ожесточенным. Однажды на кухню передали: только команда, берите машину – и в тыл. Ожидали прорыва немецкой танковой дивизии. Ждали танки, а налетели самолеты.
   По команде «Тревога!» все из кухни, кто в чем был, бросились в заросли вербы. Бежать не близко. На кухне замешкался пьяненький Шапиро. Повесил через плечо раскатанное тесто и запевает. Самолеты уже над кухней, черные, «крестатые», а он запевает…
   Галина бежала вдоль берега в одной белой сорочке. Плюхнулась в кусты. А потом обернулась и… назад. На кухне же гимнастерка, а в ней солдатская книжка, комсомольский билет и винтовка на лавке. Кто-то из штабников закричал вслед, да поздно – летела навстречу новым «крестатым». Срезали бы ее короткой очередью с «юнкерса». Но что-то не захотели одну, ведь не сорок первый… Оделась и назад, в укрытие прибежала запыхавшаяся.
   На фронте многие получали ранения, контузии, обморожения, ожоги, травмы. У нее этого не было. Только один раз, когда толклась на кухне много дней подряд, с нею случилось вот что. Сидела чистила столовую свеклу, горел-чадил фитиль в снарядной гильзе, закружилась голова, и ее… не стало.
   Белыми тенями проплывали в затухающем сознании ангелы. Только лица у них почему-то совсем земные: чудаковатого Омана, усатого Шапиро, бледных Даши и Кати…
   ...А ничего героического в ее службе не было!