Победители

Это – наши женщины, это тоже – мы!

– Кто пойдет после таких книг воевать? Вы унижаете женщину примитивным натурализмом. Женщину-героиню. Развенчиваете. Делаете ее обыкновенной женщиной. Самкой. А они у нас – святые, – так говорила цензура. И выкидывала кусок за куском текст из книги.
Отрывки из произведения белорусской писательницы С. Алексиевич «У войны не женское лицо» в последние месяцы в лентах новостей разных соцсетей попадаются все чаще. Оно и понятно, приближается юбилейный День Победы. Не буду скрывать, они всегда цепляли меня. Текст книги я примерно представляла и знала даже, что автор – лауреат Нобелевской премии 2015 года, но прочитать его целиком руки не доходили.
Последним поводом к этому стало высказывание о творчестве Светланы Алексиевич известного современного писателя Захара Прилепина. На своей странице в соцсети «ВКонтакте» он разместил вот такой текст:
«Иногда я думаю, глядя на русских (читающих) девушек: как же они умудряются сохранять душевное равновесие и свою сопричастность к России, русской культуре, русской географии и, наконец, русским мужчинам – одновременно с этим находясь на 90 % в контексте сугубо женской прозы: Улицкая, Толстая, Алексиевич и тому подобных – это же основной состав их литературных привязанностей, я в каждой российской библиотеке эти имена слышу. То есть далеко не всякая женская проза такая, она бывает разная, я просто называю самые ‘‘ходовые’’ имена, самые читаемые.
И я, заметьте, не говорю, что это плохая литература – очень часто это прекрасная литература, иногда хорошая, иногда достойная, иногда (чаще всего) «недурная». Но чего там точно сложно найти – так это мирооправдания, высокого, простите, гуманизма, любви к русской истории и к русскому национальному характеру. Что-то другое там есть (и очень многое), но чаще всего – это весьма мрачный мир, к традиционным русским закидонам относящийся сугубо отрицательно и брезгливо.
И вот они, эти чудесные, чудодейственные девушки, с огромными глазами, ласковые и всепонимающие читают все это и не сходят с ума.
Или, может, сходят? Или, может, они что-то свое там читают? А то, что я там вижу – не видят вообще?»
Трижды прочитав текст Захара, я так и не поняла, что же он имел в виду под фразой «читают все это и не сходят с ума». Меня терзала дисгармония услышанного. Отчего сойти с ума? Беру в руки книгу.
Может, сама и не представляю собой образец чудодейственной всепонимающей девушки с огромными глазами, но свое мнение выскажу. В надежде, что его разделят и другие женщины, даже осмелюсь сказать «мы»: «Захар, а может, ты недооцениваешь современную женщину?»
Если она берет с полки и читает жесткач, написанный рукой Алексиевич вместо «Тайн соблазна» и «Шмотка шмотке рознь», значит, ей это зачем-то нужно? То есть – нужно именно это. Давайте порассуждаем.
Сопричастность стране – почему бы ее не сравнить с сопричастностью человеку? Вот есть в твоей жизни человек, и ты вроде неплохо к нему относишься. Ну так, нейтрально. Не пишешь и не звонишь каждый день, чтобы пожелать доброго утра. И вдруг – у него беда! Он неожиданно начинает быть тебе ближе. Через твое сочувствие, через ту самую сопричастность. Жалеешь его. А пропустишь его боль через сердце – и все, вы уже как братья. И звонить будешь, и поддержать поедешь, и даже денег соберешь. Ведь беда, как известно, сближает. Так было и на войне.
Война – это было общее дело всего народа. Все стали, словами Абрамова, братья и сестры.
Узнавая из таких книг сейчас о страшных страницах истории своей страны, мы жалеем ее, как покалеченное дитя, и любим ее от этого еще больше. Захар, женщины просто хотят любить свою страну и ищут повод! В нас есть эта потребность! Потому что женщине одной любви к ребенку, к мужу, к своему дому, работе – мало! Потенциал женской энергии огромен и… нереализован! Пали идеалы советской эпохи, а потребность любить страну осталась. Современную Россию нам любить трудно, мы не верим ей. А ту часть Союза, которая воевала, горела, была искромсана гусеницами танков и изодрана взрывами бомб – жалеем и любим.
Я прочитала книгу именно из этой самой необходимости быть сопричастной тем событиям в той форме, в которой они и происходили. Это страшное женское видение войны («Когда посмотришь на войну нашими, бабьими, глазами, так она страшнее страшного», – сказала Александра Иосифовна Мишутина, сержант, санинструктор. В этих словах и заключена главная идея книги…) И мы хотим быть ему сопричастны. Пропустить и через свое сердце эту сконденсированную в книге боль и страдание женщины на войне, прожив по-своему те минуты сейчас, хотя бы так быть рядом с ними. Отдать долю своих слез, душевных сил, как будто внести свой вклад в дело Победы отсюда, из далекого будущего. Оплакать сейчас в знак бесконечной благодарности тех женщин, которых мы не можем обнять, к которым не можем прийти на могилу и сказать спасибо. А что еще мы можем?
Быть может, многие из них – нынешних девушек с накладными ресницами и гель-лаком на ногтях – в глубине души мечтают о подвиге. Почему принято считать, что подвиг – это право мужчин?
Быть может, и они хотели бы быть полезными своей стране вот именно так, спасая ее мужчин? Перекусывая зубами сухожилия их ран, чтобы оказать помощь? Таща на себе непомерно тяжелые их раненые тела… и чувствуя себя в этот момент… нет, не солдатом, не врачом… а настоящей женщиной, потенциал сил которой больше, чем у мужчин («…в экстремальных условиях женщина, это хрупкое, эмоциональное создание, оказывалась сильнее мужчины, выносливее. Лошади падают, мужчины падают, а женщина идет, поет песни. Девчонки таскали с поля боя крепких мужиков, которые, когда были раненые, становились еще тяжелее. В это трудно сегодня поверить…» Уже сам по себе этот акт женского самопожертвования в нравственном смысле бесценен.)
Вот она, вторая причина – нереализованность теперешней женщины (при мнимом огромном количестве возможностей), отсутствие шанса совершить огромное дело на благо всех людей.
Так почему же они, мои ровесницы из Москвы, Нижнего, других городов должны закатывать глазки и сходить с ума от прочитанного, представляя себе реки крови и зашкаливающие децибелы военного гула? Я так и не смогла понять.

Сопричастность мужчинам на войне – продолжение той же темы… У меня она становится еще сильнее (как могли, мужчины заботились на войне о девочках, ухаживали. Сами ложились на землю в гимнастерках, а шинели им отдавали.) Да, отворачивались после войны от воевавших женщин. Но тоже не все (разные мужики были, они ведь и теперь все разные!). Кто-то из пар, найдя друг друга на фронте, так и прошел рука об руку всю жизнь! Как вообще можно потерять сопричастность мужчинам, зная, сколько их там полегло? Жалость и рождает сопричастность. Материнская, сестринская, супружеская и детская жалость ко всем убитым мужчинам. Сколько раз за время прочтения книги примеряешь на себя роль ее героинь и думаешь… А если бы я встречала своего мужа с войны… раненого, покалеченного… Ноги бы стала целовать. Ведь рожает женщина, проходит через муки, видит кровь, чувствует, как не справляется и разрывается ее физическое тело, напрягаясь в работе… и после этого разве отрекается она от своего ребенка? От отца этого ребенка? Нет, так она любит их еще больше. Так и почти любая из нас, прочитав книгу Алексиевич, начинает понимать историю своей страны больше. И принимать ее, ту историю, и ту страну, которую любя называют Родиной. Или, может, я, рассуждая так, много на себя беру, предполагая, что мое мнение разделят и другие?

Но самая, на мой взгляд, необоснованная претензия Прилепина к творчеству Алексиевич – это указание на отсутствие высокого гуманизма

Про творчество Толстой, Улицкой говорить не буду, не читала их, а вот в книге «У войны не женское лицо» для меня тот самый «высокий гуманизм» сквозит из абзаца в абзац. Да! Несмотря на все описанные зверства фашистов, шокирующие подробности боев и условий работы в госпиталях. Но зачем объяснять словами, если можно привести текст:
«Она заслонила от осколка мины любимого человека. Осколки летят – это какие-то доли секунды… Она спасла лейтенанта Петю Бойчевского, она его любила. Через тридцать лет Петя Бойчевский приехал из Краснодара и нашел меня на нашей фронтовой встрече, и все это мне рассказал. Мы разыскали ту поляну, где Тоня погибла. Он взял землю с ее могилы… Нес и целовал…»
***
«Формы на нас нельзя было напастись: всегда в крови. Всего из-под огня я вынесла четыреста восемьдесят одного раненого. Кто-то из журналистов подсчитал: целый стрелковый батальон… Таскали на себе мужчин, в два-три раза тяжелее нас. Его самого тащишь и его оружие, а на нем еще шинель, сапоги… семьдесят-восемьдесят килограммов… А в тебе самой сорок восемь килограммов – балетный вес…»
***
«Можно ли было победить человека, который в аду, в необъятном ужасе сохранял, берег в себе человеческое, находил силы и чувства запоминать, как страдали птицы, животные, деревья, травы, – все живое? Помогал им, облегчал их участь, сострадал. И если враг был повержен, ранен, пленен, умел простить и ему, да и не только простить, но и перевязать рану, лечить. И это потрясает больше всего, потому что понять подобные чувства сегодня, из мирного времени, нормально и легко, а тогда, когда горела твоя земля, гибли твои товарищи, было мучительно непросто. Женщины же рассказывают об этом, как о чем-то совершенно естественном, не имеющем выбора, если ты человек.
В моей палате лежал немец и наш обожженный танкист. Я захожу к ним:
– Как себя чувствуете?
– Я хорошо, – говорит наш танкист. – А этот плохо…
– Это же фашист…
– Нет, я ничего, а он плохо».
***
«Знаете, как трудно убить человека. Я работала в подполье. Через полгода получила задание – устроиться официанткой в офицерскую столовую… Молодая, красивая… Меня взяли. Я должна была насыпать яд в котел супа и в тот же день уйти к партизанам. А уже я к ним привыкла, они враги, но каждый день ты их видишь, они тебе говорят: “Данке шон… Данке шон…” Убить страшнее, чем умереть…»
Разве это – не самый высокий гуманизм, который спрятан под простыми словами? Если только мы с Захаром не понимаем значение этой фразы по-разному…
Однако, уверена, все мои доводы Прилепин парировал бы с легкостью. Знаете, он ведь и говорит в завершение текста, как бы страхуясь от таких вот несогласных, как я: «Или они не видят там то, что вижу я?» А что, нужно видеть чернуху?

А еще у нас, женщин, есть генетическая память, которая не стерлась. Быть может, еще не так много порогов забвения перешагнули последующие после бойцов поколения. А потому, читая книгу «У войны не женское лицо», я часто ловила себя на мысли: «Может, это была моя дальняя родственница?» И хоть указаны почти везде у Светланы имена, отчества и географические координаты героев книги, но ведь мы столько своей дальней родни сейчас не знаем… А что мешало там быть моей родственнице? И поступить так же?
Перепало. Конечно, нам еще перепали те качества характеров наших прапрапрабабушек и таких же дедушек. Они дремлют, заваленные тоннами хлама из приспособлений к новой жизни и новым людям, но, например, в стрессовых ситуациях верхние коробки падают, и поднимают голову дедовские замашки. И ты думаешь в такие моменты: «Это я вообще? Вот это да!»
Не хочется считать те слова З. Прилепина просто политикой, поддержкой критики в адрес Алексиевич, и так раскритикованной в последнее время всеми, кому не лень. Особенно, если написаны они рукой человека, чье творчество я уважаю. У которого в самом верху личной страницы лозунгом помещены строки: «Людям хочется уважать свою страну, свой язык, свое прошлое».
Книга «У войны не женское лицо» вышла в свет в 1985 году, когда мне был всего год от роду. Но все-таки и мне в 2007–2012 годах удалось повидаться с живыми еще фронтовичками Воскресенского района. Не забыть судьбы бабушки Лиды Уткиной из Больших Отар, на основе записей из ее дневника была сделана большая публикация под названием «Военный дневник Лиды Шихматовой». Вот небольшой ее отрывок:
«Мужчины, и те не выдерживали такую нагрузку. Не находилось в них иногда столько мужества, смелости и желания защищать Родину. Были парни, которые на барже плыли, во взводе ‘‘отходами’’ их девчонки звали. Уж больно маленькими они были да неприглядными. В первую же бомбежку они спустились в воду на канатах и просидели там почти до утра…»
Две гостеприимные бабушки из Воскресенкого, Лидия Васильевна Большакова и Милитина Васильевна Секретарева приняли меня за хорошо накрытым столом, рассказали мне свою историю войны, которая уложилась в публикацию «Служили две подруги» с такой концовкой:
«…И всех страниц в газете не хватит, чтобы поведать их военные истории. О самодельном платье, сшитом из гимнастерки и военной юбки в честь возвращения домой, о походах с котелком на Днепр, о том, как Миля учила немцев дрова пилить, о том, что весть о Победе девушки встретили не смехом и радостью, а ручьями горьких слез… Да вы сами зайдите к ним, они вам еще больше расскажут! Сейчас и живут-то они в поселке рядышком, и телефоны их есть в любом справочнике».
Номера остались, только нет уже самих абонентов. Но мои собеседницы были такие сильные, энергичные, такие оптимистически настроенные женщины, что все время мне казалось: «Только такие и могли пройти войну!» Но мы – сильные и теперь…
А вспомните Веру Александровну Бусловскую, кавалера двух орденов Отечественной войны и ордена Красной Звезды, которая говорила:

«Боюсь я этих воспоминаний. До сих пор ничего не стерлось в памяти. Случилось, под Варшавой мне дали отпуск на сорок дней. Всю войну мечтала об этом, а тут – хоть не ездить: с кем еще из товарищей доведется встретиться? Приехала домой и на улицу не могу выйти. Отвыкла от мирной жизни

Прожила дней пять и уехала. Только потом поняла, что, если с кем поделишься последним куском хлеба, с кем выйдешь из окружения, тех никогда не забыть. И никогда не привыкнуть к другой жизни. Да, страшное и святое это было время».
И таких было много. Из 18-ти с лишним тысяч мобилизованных на войну в нашем районе (Воскресенский, Заветлужский) 143 человека – женщины. Поэтому в заключение хотела бы привести Захару слова из книги, о которой идет речь в этой публикации: «Если не забывать войну, появляется много ненависти. А если войну забывают, начинается новая. Так говорили древние…» Так что, Захар, пусть читают!

Наталья УТКИНА 
Фото: интернет
Инфографика Варвары Саркисовой