Имена / Новости

Корнелий Мегалинский. Ветлужский рассвет над Печорой

 Июньское утро над Печорой в Якше выдалось ласковым. Не особо богатая на зелень лужайка напоминала о холодной весне. А раннее солнце над рекой разрезали следы и рокоты рыбацких моторок. Корнелий Оттович, пришедший к нам спозаранку, сидел на деревянной лавочке, застывшей над северной рекой, а мы, словно пионеры, расположились вокруг него на лужайке, слушая его удивительную речь.

А начинается все в Красных Баках и Дмитриевском, на берегу Ветлуги, в такие далекие и сложные времена. Хотя Корнелий Оттович и не знает родственников отца, в памяти то, что осталось от него по рассказам мамы. Его отец, Отто Гуммель, родился в Австрии, приехал в Россию в царские времена. Был инженером-химиком по переработке древесины, строил лесохимические заводы еще до революции. Руководил заводами на Ветлужской и в Баках. Строил завод на Вахтане.
 – Одним словом, хороший. Но он все-таки австрийского происхождения и любил порядок. Уважал людей. У него все шляпы  (показывает руками), их две я по крайней мере видел, они всегда были вот тут протерты, потому что он с каждым здоровался и обязательно снимал шляпу, – рассказывает про отца Корнелий. – Он не мог никак понять одного – почему рабочие-то в основном из деревень собирались на завод-то: чуть не по пояс перебродить вот эти овраги. А оврагов там, слава Богу, на пути было по крайней мере три. Он первое, что сделал везде – построил мостки. И все удивлялись. Я знаю, что вот через Братаниху там, Беленькую около Ветлужской. Потом, когда строили завод, нужна была лиственница, ее вырубать запрещали. Но он все-таки пошел на риск. Не знаю, чем для него это закончилось, но лиственница была привезена и установлена в конструкции башен завода. Отец был уважаемый человек, потому что, когда еще в юности, если я называл фамилию Гуммель, то меня всегда принимали с улыбкой.
Это сегодня красивые слова и воспоминания, а в тридцатые годы было по-другому. Выделяешься, другой, тогда сценарий известный. Для тех, конечно, кто историю знает.
 – Детство, конечно, попало на непростые годы. Как я себя помню, это уже война началась. Было очень непросто. Поскольку отца арестовали в 1937 году, как-то гэбэшники тогда мудрые очень были. Я родился 26 декабря, а отца арестовали 24-го. Мать все уважали, была женой директора завода, а стала женой врага народа. Семья жила дружно, с нами жили родственники – сестры мамины, тетя Надя и тетя Лена. Мама работала в школе, учителем литературы. Было, конечно, хозяйство, без которого вряд ли бы мы выжили в эти годы. 

Я удивляюсь ее силе характера. Как она могла троих детей без мужа, – а все еще было арестовано-забрано – как она умудрилась эти военные годы вытянуть?! Не знаю

Ну, конечно, круг знакомств был достаточно широкий. И люди с  большой душой помогали. Мы держали корову, поросенка. Плюс, что такое работа литератора – это бесконечные тетради. Вот она приходит вечером уже никакая. У нас была лодка, Ветлуга рядом, она мне: «Перевези меня за реку». Я, значит, перевожу, и она уходит через луга, лес, уходит ну совершенно разбитый человек, уставший до предела. «Я тебя крикну!» Уже темнеть начинает, я ее перевожу – возвращается совсем другой человек, – рассказывает Корнелий Мегалинский.
С материнской стороны Корнелий Оттович представитель знаменитого рода Мегалинских. Дед по материнской линии – тот самый отец Петр Мегалинский, с которым связана тайна нахождения мощей Святого Варнавы Ветлужского.
– Я ничего ни разу от мамы не слышал об этом. В силу даже того, что все эти дела 37-го года ее просто заставляли осторожничать, – продолжает Корнелий Отто-
вич. А позади на Печоре кулики заливаются… поверьте они и в 37-м так заливались. Все только от нас зависит.– Даже фамилию Гуммель, которую она оставила только сестре, но она и то пострадала из-за этой  фамилии. Ее и в аспирантуру не принимали, и брату Валерию, когда он пытался поступить в Политех, тоже это дело припомнили. А фамилия Мегалинских, да еще в конкретном районе, тоже была не менее опасной… Гуммель – это что, еврей? Может, еще что? А Мегалинский – Троцкий, Керенский… есть за что цепляться.
Тем не менее все они состоялись. Сестра Ирина – закончила Тимирязевку в Москве, брат Валерий – стал знаменитым хирургом в Чкаловске, его знают и помнят многие воскресенцы. Так и не смогла сломать машина террора людей, которые сильны своими корнями.
В начальную школу Корнелий ходил за два километра от дома в деревню Здекино. Потом в Черепаниху, там уже семилетка была. После Черепанихи еще на Ветлужской учился. Тогда еще толком и электричества не было. Дома-то точно все с керосиновыми лампами были. А в школе все-таки на первые уроки свет зажигали зимой.
Окончив школу, хотел поступать в Йошкар-Олу, в лесной институт. Но поступил на биофак университета. Сподвигла любовь матери к природе, которую она передавала детям. Многие тогда любили природу. Мужики, как правило, были охотники и рыбаки – как уж было заведено. 
 – Даже мамин двоюродный брат Павел Павлович Мегалинский пишет ей письмо: «Шура, пришлите пороху! Что за жизнь без пороха».
Вот такие были охотники. Которые не грабили, а лелеяли природу и родной край. Корнелий вместе с братом Валерием ни одного выходного и праздника во время учебы не проводили дома. Всегда где-то на охоте.
– Я ни одну демонстрацию не посетил, к стыду своему, из-за своего пристрастия к охоте, – шутит Корнелий Оттович. – В университете я учился не шибко здорово. В 1957 году очень удачно съездили на целину. Там мне очень понравился Алтай. Хотел туда попасть, в Алтайский заповедник. Поработали там неплохо – единственная медаль, которую я ценил – за освоение целинных и залежных земель. Все остальные – это песочные.
Интересно слушать воспоминания Мегалинского, который, между прочим, стоял у истоков создания и нашего Керженского заповедника, о годах учебы на биофаке ГГУ.
– Был у нас профессор из пединститута, Царапкин, он читал курс цитологии. Надо было видеть, как он владел рисунком. Двумя руками, в одной мелок красный, в другой – белый, стоит читает и рисует на доске, да рисует так, что загляденье. Тогда, конечно, не было такой техники, а  вот отснять бы то, что он там рисовал – это шедевры буквально. На его лекции ходили филологи и с других факультетов – послушать просто. Это были, конечно, корифеи. Настоящие профессора, коих сейчас не так часто встречается. Дмитрий Сергеевич Аверкиев, автор «Определителя растений Горьковской области», он читал, конечно, скучновато, так вот, на слух. Но по содержанию лекции были удивительные. Запомнилась практика в Пустыни. Первый и второй курс. Великолепные места. Чудесные озера. Нетронутая природа. От нас там требовали безукоризненного определения растений. Я до сих пор всю эту латынь помню, а прошло шестьдесят с лишним лет. Была строгая преподавательница, она меня выгнала с зачета. Спрашивает меня, что это, я отвечаю – можжевельник. «Юниперус коммунис». «Что это?» – «Можжевельник». Выгнала. Я потом спрашиваю, почему? – «Можжевельник обыкновенный, молодой человек».
В Советские годы существовала практика распределения после вузов. Правда, тогда девяносто процентов выпускников направлялось в школы учителями, биологов направляли по противочумке, ихтиологами на Дальний Восток. Но у нашего героя была рекомендация от Окского заповедника. 
– Владимир Порфирьевич Теплов написал бумажку такую, что желательно использовать этого орла в системе заповедников, – снова шутит Корнелий. – Эта бумажка меня и выручила. Получил, все-таки, направление в заповедники. В Главохоте порекомендовали – давайте в Печоро-Илычский. Теплов тогда говорит: «Ну ничего, там тайга еще есть, ну поменьше стал заповедник, был миллион двести, стал семьсот, ну хватит тебе потоптаться». Так и попал сюда, в Якшу, по распределению, как тогда полагалось, на три года, и чуть-чуть задержался… Сначала научным сотрудником – были очень хорошие четыре года, когда я занимался тем, чем хотелось заниматься. А потом зацепился за этот директорский стол и так он мне «понравился». Но тем не менее продержался я за него 39 лет – с ума сойти можно.
Корнелий Мегалинский стал директором заповедника в 39 лет. Тогда было «голодно» с материальным обеспечением. Дорога – только зимник. Материалы завозили из Ухты. Плановое хозяйство своеобразная штука, тем, кто поближе к Москве – им проще, лишний раз коробочку конфет девчонкам в Госплане подсунут и получат. А здесь – пока туда доберешься.
– Но потом связи наладились. Надо сказать, чем меня север прельстил, так это отношениями между руководителями. Я не помню случая, что ты просишь. Предположим тебе трос – вот так вот нужен. Надо чалку заменить на буксире. Чтоб я пришел, говорю, вот мне надо такую веревку. Ну чего – надо-надо. Давай, да. Ну посидим, выпьем, конечно. Иногда и здорово. Но чтобы кто-то сказал сколько это будет – никогда! Ни рубля никто не брал. Меняли конечно, бартер всегда был присущ. Помогали друг другу, хотя ведомства совершенно чуждые. Много помогали геологи. Но они и жили-то богато, по сравнению с нами, – продолжает свой рассказ Корнелий Оттович.
Авиасообщение с Якшей во времена директорства Мегалинского выполнял всемогущий вездесущий «АН‑2». Сначала аэропорт был сразу за поселком, но поскольку он на песке, летом он не принимал, только в очень-очень экстренных случаях. И то не «АН‑2», а «ЯК‑12». А зимой, как снег ляжет, «АН‑2» прилетал на лыжах и до распутицы. Два рейса, три раза в неделю летал рейс с Ухты. За восемь рублей можно было слетать до нее, а за три – до Троицка. Сегодня все это в прошлом. Ушла малая авиация.
Печеро-Илычский заповедник знаменит своей лосиной фермой. Заниматься лосями здесь стали благодаря Евгению Павловичу Кнорре, Владимиру Порфирьевичу Теплову и Георгию Георгиевичу Шубину – директору тогда заповедника.
– Известный человек, разведчик, всю войну прошедший – за два десятка с лишним «языков» и так далее. Легендарная совершенно личность. Этих ученых одолевала идея одомашнивания лося. В те годы здесь численность лося была приличной. Наловили они лосят диких и начали заниматься с ними на предмет одомашнивания. Много чего сделали. К ним очень удачно подключились физиологи. Лосеферма дала очень приличный материал и оправдала свое назначение. Как транспортное животное лось не пошел в век вертолетов, квадрокоптеров и прочей бяки. Хотя на лосях ездить пытались. И верхом, и в санях, – рассказывает Мегалинский.
Чему не отдать должного, так это чувству юмора Корнелия Оттовича. Всегда точные и острые ремарки. И шуточки от ветлужской земли, сразу угадывается.
– Как сложилась личная жизнь Корнелия Мегалинского? – мой вопрос. Его ответ: 
– Великолепно! Шестьдесят… сколько, е-мое, вспомнить, с 58-го года – это сколько будет? С одной женой мучаюсь. Представляешь?! Это кошмар какой-то! Нет, ничего, нормально. Жена у меня тоже биолог. Физиолог растений.
Коллеги-путешественники переспрашивают, с 58-го или 68-го? И вот он, Корнелий: 
– Пятерка, восьмерка. Если бы с 68-го, я бы так не выглядел! Был бы моложе заметно. В 59-м у меня дочка уже родилась, Елена. В Нижнем Новгороде мается. Уже на пенсии, работала на «Нижфарме». Другая дочка, Татьяна, работает до сих пор еще в заповеднике, она окончила тоже Горьковский университет, работала в заповеднике Кивач в Карелии. Потом перевелась сюда. Меня воспитывает по пути мамы. Бесполезно. И еще сын у меня в придачу есть, Евгений. Тоже здесь…

И снова мой вопрос:
– Прожив столько на земле Коми вы себя ощущаете человеком ветлужским? 
И Корнелий с особой интонацией говорит: 
– Конечно! Прежде всего! Я так тоскую по разливам. Вот, видите – Печора, она в трубе тут идет, а там такие луга заливные – Господи Боже мой. А сколько там было стогов. Сейчас, говорят, и не косят ничего. Все шиповником затянуло… Бор там прекрасный. Сон-трава там такими коврами, – показывает руками. – Ландыши. Ирисы в лугах. Сейчас, наверное, уже распустились. 
А я ему:
– Еще только в бутонах – май холодный был. 
И киваем друг другу – два парня с берегов Ветлуги с разницей в полувек, но одинаковые. И чувствуем это, так и живем.

Иван ЗАМЫСЛОВ, фото автора